«Поколение юного Людовика XIV хочет, чтоб были произведены преобразования и централизация и надеется, что будет установлен порядок и укреплена власть»; и вот через двенадцать лет после Фронды появляется огромное количество кодексов, ордонансов и уставов. Для просвещенных монархов XVIII века они стали образцом для подражания. Традиционная историография приписывает обычно всю заслугу их создания Кольберу и его сотрудникам. Но «современники спонтанно воздали дань уважения королю за создание кодекса французского права»{251}. Это было не лестью, а признанием плана, воли и приложенного труда. Без великого замысла Людовика XIV: «трудиться ради закладки юридического фундамента королевства» — Кольбер никогда не смог бы проявить себя в полной мере. Без изучения Кольбером старых и новых ордонансов, без его методичности, без свойственного ему стремления к эффективности королевский проект не был бы осуществлен так быстро и так удачно. Замыслы короля и конкретный гений министра сочетаются. Их программы чудесно дополняют друг друга, поскольку «большой кодекс французского права, обнародованный Людовиком XIV, является (в большей своей части) законодательной оболочкой администрации Кольбера»{251}.

Об этом свидетельствуют три примера. Ордонансы о водах и лесах (1669), о торговле (1673) и морском флоте (1681) представляют одновременно, во-первых, регламентирование, необходимое министру, чтобы улучшить функционирование административного аппарата значительной части своего ведомства, и, во-вторых, кодификацию общенационального масштаба и имеющую почти мировое значение: через триста лет после ордонанса о морском флоте 1681 года около тридцати его статей остаются в силе, особенно те, которые «определяют морское побережье и его юридический статус (книга IV, глава 7)»{251}. Ордонанс о водах и лесах, соответствующий некоей «национализации» лесов, направлен на то, чтобы предохранить и приумножить достояние, а также обеспечить резервы судостроительных верфей и арсеналов Его Величества. Он нисколько не абстрактен и не утопичен, поэтому является образцовым (лесное национальное ведомство им пользуется и поныне). Его появлению предшествовала большая исследовательская работа, начатая еще в 1663 году. Ордонанс о торговле был также подготовлен коллегиально и весьма конкретно между 1669 и 1673 годами. Ордонанс о морском флоте созревал еще дольше. Кольберу, который опирался при разработке этого указа на данные, подготовленные комиссией портов, потребовалось не менее одиннадцати лет, чтобы определить и сформулировать программу морского флота. Отсюда и всеобъемлющий характер этого знаменитого ордонанса. Данный документ, которому действительно предназначено большое будущее (не он ли закладывает основы морского страхования?) и который составляет суть морской политики Кольбера, утверждает в то же время «программу мер, направленных как на приумножение количества портов и кораблей, так и на создание надежной морской полиции»{251}. Составляя законы, Людовик XIV и его министр усиливают, облагораживают, делают достойной подражания свою ежедневную, постоянную административную деятельность. Создавая современную администрацию Европы, Людовик и Кольбер устанавливают и оттачивают французское право.

Эти реформы — не революции. Они не нацелены на то, чтобы создать что-либо новое, если можно ограничиться улучшением старого. Они часто дают направление, а не навязывают силой, они кодифицируют, а не создают новые законы. Реформы не направлены на перевороты, они щадят структуры. Кто подготавливает эти важные ордонансы, эти отменные кодексы? Три дюжины комиссаров, членов государственной службы, которых король назначает или увольняет в зависимости от надобности. Кому вышеназванные ордонансы дают все больше и больше преимущественных прав при решении и исполнении? Комиссарам. Кольбер легко убедил короля, у которого крепко засели в памяти годы Фронды, что комиссары — его люди, что они дисциплинированные, открытые, старательные, способные, динамичные чиновники, совсем не похожие на своих собратьев судейских, на этих мрачных, упрямых, эгоистичных парламентариев, закомплексованных узкоюридическими предрассудками. Комиссары же, наоборот, даже если они и бывшие парламентарии, поворачиваются спиной к старым структурам юридических институтов; они за современное государство, за его службу. Несколько десятков комиссаров стали главными пружинами страны. Король так же, как и Кольбер, может на них положиться. Воспользуются ли они своими реформами, чтобы совершить административную революцию? Нисколько. Конечно, Франция не так богата, чтобы вернуть одним махом владельцам должностей их капиталы. Но политические интересы превалируют над финансовыми возражениями. Королевство — живой организм. Нельзя его подвергнуть серии ампутаций, резать по живому, в то время как есть возможность применить мягкое и в то же время эффективное лечение. Вот почему Людовик XIV и Кольбер, если и предоставляют разные привилегии нескольким десяткам комиссаров, преданных их новаторской программе, продолжают терпеть присутствие 45 000 должностных лиц судейского звания и финансового аппарата, — владельцев своих должностей, иногда тоскующих по Фронде, людей, в общем образованных, но не всегда прогрессивных.

Это стремление к упорядочению, это выживание сугубо судебного государства объясняют одновременно возникновение «Кодекса Людовика», его значение и его пределы. («Ордонансы Людовика XIV, касающиеся преобразования гражданского и уголовного правосудия»{42}, стали называться «Кодексом Людовика» с момента их провозглашения.)

Ни Юстиниан, ни Людовик XIV, ни Кольбер, ни Бонапарт не были юристами. Но все они одинаково позаботились о том, чтобы соединить в одно целое все разрозненные законы и сгруппировать их по темам в логическом порядке. Так были подготовлены, а затем и обнародованы кодексы, достойные этих имен. Старорежимная Франция не была отсталой страной. В XVI веке были опубликованы весьма объемистые и полезные сборники обычного права.

Президент Бриссон компилировал «Кодекс короля Генриха III»{259}. Но Франция, страна юристов, «мать законов», больше занималась составлением законов, чем упорядочением своего законодательства. Разделение королевства на север — зону обычного права, и на юг — зону римского права, ничего не улаживало. Независимость судей, зиждящаяся на владении должностями, и обширная автономия юрисдикций еще больше усложняли систему. Огромная армия вспомогательных работников правосудия (адвокаты, прокуроры, стряпчие) извлекает выгоду из неоднородных «стилей» работы и опыта разных судов и трибуналов. На более высоком уровне почти не существовало упорядоченных и ясных компиляций, способных осветить путь подсудимому в этих зарослях: все статьи, а их 461, «Кодекса Мишо» — важный ордонанс хранителя печатей Марийяка (1629) — следовали одна за другой без порядка и связи. Да и кто мог знать в 1660 году, что оставалось законным, а что было отменено или аннулировано? Вот почему уже в 1661 году король и Кольбер помышляют упорядочить если не все частное право, то, по крайней мере, судебную процедуру. Еще до ареста Фуке Кольбер сообщил об этом намерении своему дяде, государственному советнику Анри Пюссору. Несмотря на первостепенную важность, которую он, по необходимости, придавал финансам, министр лично установил «подробный табель королевских ордонансов». Весной

1665 года проект реформ правосудия созрел, и Людовик XIV полностью одобрил его направление. Осенью Кольбер, в порыве преобразований, намечает еще более широкий и радикальный проект. Ему хотелось иметь возможность сказать: если король упорядочивает процедуру, он это делает потому, что желает «подчинить свое королевство единому закону, подходить ко всему с единой меркой»{251}. Но наличие слишком многих сил, которые оказывают давление, не позволяет установить подобную унификацию. Король в этом деле не поспевает за своим министром. Надо пощадить канцлера Сегье, которого Кольбер все больше и больше подменяет. Наконец, раз уж реформу основывают на верховной власти короля, не помышляя собрать генеральные штаты, было бы целесообразно не только ограничить нововведения, но и подключить к проекту некоторое количество высокопоставленных должностных лиц. Однако последние очень консервативно настроены. Члены «совета по законодательству», созданного для этой цели, оказываются не очень податливыми. Некоторые из них состоят в конкурентной комиссии, которой руководит первый президент Ламуаньон. Кольбер и Пюссор, работая то параллельно, то совместно, приходят наконец к общему решению, которое они представляют королю в марте 1667 года. Подписанное королем решение становится ордонансом по гражданской процедуре в апреле 1667 года{201}.

Кодекс состоит из «тридцати пяти главок, безукоризненно четких и ясных»{259}. Он регулирует форму инстанций и судебных решений, дисциплинирует магистратуру, устраняет ненужные процедуры, защищает подвластного суду и щадит его кошелек. Ордонанс, касающийся уголовных дел, изданный в августе 1670 года, составит второй раздел реформы. Он кажется нам сегодня ужасно репрессивным, ибо смертная казнь, каторжные работы и другие наказания по приговору суда занимают там большое место. Но наших предков, помнящих времена волнений, эти строгости не очень смущали. В своем словаре Фюретьер пишет совершенно спокойно: «Строгость законов и наказаний способствует сохранению спокойствия в государстве»{42}. У того же автора мы читаем: «Публичные казни злодеев устраивают в назидание народу, чтобы людям неповадно было следовать их примеру». До публикации уголовного ордонанса один лишь первый президент де Ламуаньон требовал отмены пыток при допросе! Между тем два важных обстоятельства не позволяют слишком чернить кодекс 1670 года:

1. В то время во Франции наблюдается — и будет существовать до 1789 года — огромный контраст между правом (ужасным) и реальностью (обычно более человечной).


2. Сразу после провозглашения уголовного ордонанса, и в течение двух или трех лет после этого, когда Кольбер открыто заменяет старика Сегье, из нашей уголовной системы была исключена «охота за ведьмами».